Биография
Родился в 1955 г. в Борисове (Белоруссия). В 1977 г. окончил Ленинградский инженерно-экономический институт (ЛИЭИ), в 1977–1982 гг. – инженер, ассистент ЛИЭИ. В 1982–1990 гг. – доцент ЛИЭИ
________________________________________
1990
первый зампредседателя исполкома Ленсовета
________________________________________
1991
председатель Госкомимущества РФ
________________________________________
1994
первый заместитель председателя правительства РФ
________________________________________
1996
руководитель администрации президента РФ
________________________________________
1998
председатель правления РАО «ЕЭС России»
________________________________________
2008
генеральный директор госкорпорации «Роснано»
— Почему же вы так быстро согласились возглавить «Роснано»?
— Помнится, года три назад меня один коварный журналист спросил в интервью: «Что вам не нравится в РАО ЕЭС?» И я тогда ответил, что мне нравится практически все — задача-то сложная, колоссальная, интересная, ответственная, — кроме одного: как ни реформируй компанию, все равно производить она будет только электроэнергию и тепло. Мне не хватало новых направлений, не хватало инноваций. Только на самом последнем этапе существования РАО ЕЭС мы немножко начали этим заниматься, в том числе высокотемпературной сверхпроводимостью, с которой я и здесь, в «Роснанотехе», продолжу работать. Вот, кстати, в декабре будем запускать в эксплуатацию высокотемпературный сверхпроводящий кабель в МОЭСК. В общем, интерес к деятельности с высокой инновационной компонентой у меня точно был всегда. Между прочим, я в «мирной» жизни-то чем занимался? Экономикой и организацией науки. Последняя должность перед уходом на госслужбу у меня была «заместитель заведующего кафедрой экономики, организации и управления НИОКР». И диссертация у меня по этой теме. Конечно, организация НИОКР в советской науке и в современной — два разных мира. Но все равно в некотором смысле я сейчас, получается, припал к истокам. (Улыбается.)
— А как у «Роснано» сейчас обстоят дела с финансированием? Ведь вы договаривались его возглавить совсем в других условиях, за год с лишним до мирового кризиса. Какой у вас сейчас номер в очереди за бюджетными деньгами?
— В этом смысле все хорошо. 130 млрд руб. госкорпорация получила в ноябре 2007 г. После чего Леонид Меламед их разместил. Как теперь ясно, разместил предельно профессионально — так, как и следует размещать такие деньги, — в низкорисковые финансовые инструменты. Поэтому мы не потеряли ни одного рубля, все сохранили — и даже немного преумножили: сейчас у нас 135 млрд руб. Зато кредитов — 0 и залогов — 0. У меня сейчас нет необходимости просить у государства денег.
Другое дело, что уже сейчас абсолютно очевидно: масштабная задача по созданию российской наноиндустрии как части индустрии глобальной просто не может быть решена вложением 130 млрд руб. Но и решать ее только за счет государственных денег тоже бессмысленно — нужен мультипликатор. Совершенно очевидно, что нужно вовлечение серьезных частных ресурсов — нескольких видов и нескольких категорий. По некоторым видам [частного финансирования] ситуация нам уже ясна, по некоторым — еще не до конца. Но уже сейчас мы ведем переговоры, например с JPMorgan, о том, как привлечь средства от институтов, не являющихся участниками наноиндустрии, т. е. не от производителей светодиодов или оптико-волоконных лазеров. Нужно думать, как привлечь негосударственные финансовые ресурсы внутри России и вне ее. Вот это сложная и очень важная задача. А так, если мы просто вложим 135 млрд руб., страна этого может просто и не почувствовать.
— При каком объеме вложений в российские нанотехнологии страна почувствует эффект?
— Как написано в нашей стратегии, в 2015 г. в России с использованием нанотехнологий должно производиться на 300 млрд руб. продукции компаниями с участием «Роснано» и на 600 млрд руб. — компаниями без прямого участия «Роснано», но с косвенной его поддержкой (инфраструктурной, образовательной и т. д.). Вот и считайте: объем выпуска — 900 млрд руб., почти триллион. Под этот объем выпуска уже понятен объем инвестиций — разумеется, с временным лагом в 3-4 года.
— Сейчас нанотехнологическая продукция в каких объемах у нас производится?
— Эксперты говорят о 4 млрд руб. в год. Хотя надо честно признать: в стране сегодня нет ни определения нанотехнологической продукции, ни адекватной статистики. Что считать нанопродукцией — фрезу с наноструктурированным покрытием или станок, на котором эта фреза стоит? Понятно, что соотношение между их ценами [и стоимостным объемом выпуска] — 1 к 100. Так что здесь просто надо навести порядок, расставить все на свои места и дать честную оценку.
— Привлекать средства негосударственных финансовых институтов в наноиндустрию сейчас и вправду задача колоссальной сложности. Во время всемирного кризиса ликвидности они и друг другу-то денег не дают — а тут еще вы приходите с каким-то нано.
— Это чистая правда. Но есть и другая сторона дела: тем, у кого деньги есть (а такие люди на земном шаре остались, я даже знаком с некоторыми), все равно нужно куда-то их вкладывать, в какие-то проекты. Конечно, это умные люди, раз у них есть деньги. Поэтому им понятно, что нельзя вкладывать так же, как вчера: применительно к России — в сырьевые отрасли. Нужно переосмысление приоритетов. И я в этом переосмыслении хочу активно поучаствовать. Хочу им помочь. Объяснить, как и куда можно вкладывать деньги сегодня.
— А ведь в наблюдательном совете «Роснано» есть один такой умный человек с деньгами — владелец группы «Онэксим» Михаил Прохоров.
— Да, и он уже вложил свои деньги в один из наших проектов.
— Сколько вложил? И что за проект?
— Насчет того, сколько, — это вы у Михаила Прохорова спросите. А проект очень интересный — производство твердотельных светодиодов. В перспективе они заменят лампы накаливания во всех осветительных системах. Мы приняли проект, по которому элементная база для светодиодов будет изготавливаться в инновационной зоне в Санкт-Петербурге в сотрудничестве с Физико-технологическим институтом им. Иоффе (собственно, сама эта технология является одним из прикладных приложений разработанных академиком Жоресом Алферовым гетероструктур, за которые он и был удостоен Нобелевской премии). А чипы с этой наноосновой для светотехники будет производить Уральский оптико-механический завод, директор которого имеет реальный опыт и с энтузиазмом в эту тему погрузился. При этом речь идет и об изготовлении светотехники: бытового назначения, специальных назначений, в том числе сигнальных осветительных систем; возможно, и автокомпонентов. Производители автокомпонентов, когда мы проект уже утвердили, крайне им заинтересовались — им это нужно для стоп-сигналов, автоподсветки и собственно фар. На большинстве продвинутых моделей уже стоят светодиоды. А кроме того, РЖД у себя уже начинает менять осветительную технику на светодиодную…
— Выходит, в России к 2015 г. все фонари на вокзалах будут светодиодные?
— Это очень хороший вопрос. Но чтобы на него ответить, нужен принципиально другой инструментарий, нежели обычный оценочный. Он называется форсайт. Это ключевое направление нашей работы, в которое мы сейчас влезаем и на которое я, честно признаться, очень надеюсь. Берем, к примеру, то же освещение на вокзалах. Понятен уровень энергопотребления на 1 люмен. Понятна цена осветительного прибора, понятно, что альтернативная светодиодная технология экономичнее существующих. И по логике должно произойти то, о чем вы говорите. А теперь нужно применить эту логику: a) к уличному освещению; b) к квартирам; c) к подъездам; d) к промышленным объектам; e) к специальному сигнальному освещению — от светофоров до мигалок; f) к медицинскому освещению и т. д., и т. п. В этом смысле нужно понимать, в каких секторах [светотехника] будет замещаться раньше, а в каких позже, какие технологии и продукты уже существуют, а какие еще предстоит создать. Вот попытка все это понять и есть форсайт. Для каждой отрасли мы делаем «дорожные карты»: первую, видимо, сделаем для атомной энергетики, всего их для начала будет девять. Как минимум они потребуются нам, чтобы правильно определять набор проектов. А как максимум это должно стать отраслевым инструментом управления инновациями. Причем пока еще идет серьезный спор по поводу статуса этих карт для министерств и ведомств, для бизнеса. Что с ними делать дальше — продавать их или, напротив, делать общедоступными, в интернете вывешивать? Для меня в этой области пока что вообще больше вопросов, чем ответов. Но сейчас совершенно очевидно: без такого инструментария запускать инновационную экономику и привлекать в нее бизнес бессмысленно. Все равно что вслепую на автомобиле за кем-то гоняться.
— Энергопотребление благодаря светодиодному освещению, должно быть, сильно снизится?
— Если говорить про наш проект, там электропотребление на 1 люмен света ниже в семь раз, чем у обычных ламп. В семь раз! Хотя CAPEX стартовый выше, тем не менее если рассматривать стоимость владения, то лампы дороже. IRR на наш капитал в этом проекте, насколько я помню, 26%. Такой высокий IRR — это типовое требование для инновационных проектов. Но в том, что дело абсолютно живое, я уже убедился. На одной инновационной выставке увидел как-то невзрачный, чуть ли не из жести, скрученный шурупами фонарь. Ребята на стенде говорят: вот такие фонари мы устанавливаем в городе Ейске Ростовской области. «Ну и в чем бизнес?» — спрашиваю. «А там, — говорят они, — светодиоды, у них энергопотребление в разы ниже. Мы их покупаем, а фонари сами собираем». — «А как мэра-то убедили?» — спрашиваю. «А мы ему показали, что у него текущие затраты бюджетные снизятся в пять раз. Он заказал столько-то штук, а в соседнем городе — еще столько и т. д.». Так что этот процесс уже сам развивается, даже без всякого участия «Роснано». Между прочим, в Европе, по-моему, с 2011 г. лампы накаливания запрещены. Все освещение должно быть переведено на светодиоды.
— Как российские нанотехнологии выглядят на фоне других стран, которые у себя эту отрасль развивают, — США или Китая? Мы сильно отстаем?
— В мире есть 10-12 стран-лидеров, и совершенно ясно, что мы к ним не относимся. США — очевидный лидер. Израиль — лидер специфический: обладает очень высоким уровнем НИОКР и развитой инновационно-финансовой сферой, включая венчурные фонды, но при этом мало что производит. Они размещают производство, как правило, не у себя. А есть обратная картина: Тайвань. С фундаментальной наукой там прорыва нет, зато Тайвань вносит значительный вклад в мировое производство жидкокристаллических экранов и плазменных панелей. В Европе лидируют Франция, Германия и в меньшей степени Англия, в Скандинавии — Финляндия. Китай колоссальными инвестициями — бюджетными и частными, в значительной степени из-за рубежа — создает сейчас у себя инфраструктуру для наноиндустрии и закладывает почву для мощного рывка. Через 5-10 лет Китай в этом плане может выйти на уровень технологического развития США, а возможно, даже и превзойдет его. Очевидный лидер — Корея, где просто директивным порядком в конце 1960-х была создана своя микроэлектроника. Я тут с Samsung подружился. Был у них в музее, где на золотой табличке высечена цитата кого-то из корейского руководства. Смысл такой: у нас в стране нет нефти, угля, газа — в общем, ничего, поэтому единственная наша возможность выйти на мировой уровень развития — создать собственную микроэлектронную отрасль. И ведь создали! Сегодня Корея экспортирует свою высокотехнологичную продукцию на 0 млрд в год. У нас в России на высокие технологии приходится 4% от объема экспорта — понятно, что это не сотни, а единицы миллиардов долларов, к тому же большая часть приходится на вооружение.
— Какую модель развития нанотехнологий выбирает Россия? Мы будем производить все то, что разработали, у себя или размещать заказы на Тайване?
— У меня пока нет ответа на этот вопрос. Возможно, для разных отраслей будут разные ответы. Наномир ведь очень разнородный, и его компоненты вполне могут иметь абсолютно несходные стратегии развития. Возьмем, например, ту же микроэлектронику. Собственно, уже нет микроэлектроники — весь мир перешел к наноэлектронике. Это у нас сегодня самый передовой проект — переход с размерности 180 нанометров к 130. Мир весь работает уже на уровне 60-40-20 нанометров. Так вот, в наноэлектронике есть два института: дизайн-центр и производство. Дизайн-центр — это, грубо говоря, инженеры высочайшего класса с компьютерами, которые придумывают конструкцию чипа по заказу производителя и технологию его изготовления. И мы в результате развития наноиндустрии должны понять: мы точно хотим, чтобы у нас производство было полностью свое, или нам важнее дизайн-центры создать? Дизайн-центр, строго говоря, это ведь не нанотехнологии. Но стратегия развития нанотехнологий рождается здесь, а не на производстве. В этом смысле я пока не знаю, надо ли сейчас ставить задачу, чтобы через 15 лет Россия имела у себя развитое нанопроизводство с 20-нанометровым размером, или нам действительно лучше его на Тайване разместить?
— А сколько времени вам потребуется, чтобы это узнать?
— Год. В сентябре 2009 г. должен полностью понимать картину.
— Недавно вы вошли в состав наблюдательного совета JPMorgan. Кроме вас там состоят Генри Киссинджер, Ли Куан Ю, Тони Блэр. Вы уже участвовали в заседании совета? Какие впечатления? Обсуждали ли мировой финансовый кризис с коллегами?
— Да, в заседании уже участвовал, это было в конце октября. Действительно, состав совета совершенно уникальный, и мне крайне интересен масштаб личностей участников и их жизненный опыт. Из того, что там обсуждалось, могу выделить два вопроса, интересных лично мне: кризис и место России в мире.
Если говорить про первую часть, начну, пожалуй, с совсем личного впечатления. Заседание совета проходило в Шанхае. В день отлета я встречался здесь, в Москве, с некоторыми нашими олигархами — так, неформальный разговор часа на полтора, просто обменивались мнениями о ситуации. «Ужас», «банки кредитов не дают», «я как банкир дать денег никому не могу, потому что не знаю, вернут или нет» — вот такие были ответы. Сажусь в самолет, прилетаю в Шанхай. Там меня встречает человек из JPMorgan, который у них отвечает за Китай, и по дороге из аэропорта в гостиницу примерно час рассказывает мне, что происходит в Китае. И я слышу практически один в один тот же самый разговор, что и перед посадкой в самолет, а в некоторых местах и с дословным совпадением. Тут-то я и осознал всю мощь этого цунами, которое накрыло весь мир. Особенно если учесть, что и у России, и у Китая, пожалуй, наиболее защищенные экономики по сравнению с другими: у Китая золотовалютные резервы — } трлн, у нас до сентября максимум был 0 млрд. Но процессы одни и те же: с масштабным сокращением численности [персонала], с угрозой криминализации городов из-за высвобождения работающих и т. д. Поразительно похожие процессы удивительной мощи. Если до этого я на абстрактном уровне понимал, что мы вошли в кризис, который бывает раз в 100 лет, то теперь на психологическом уровне до меня дошло, куда мы попали.
Конечно, кризис был центральной темой обсуждения на заседании. Хотя, надо иметь в виду, что ситуация сейчас меняется очень быстро. Вот говорили они о том, что Бреттон-Вудс себя исчерпал, — кстати, [Егор] Гайдар об этом написал год назад. Но сегодня это уже банальность, об этом уже и Гордон Браун открыто заявляет, и Николя Саркози.
Говорили также о том, что вслед за финансовым кризисом будет разворачиваться экономический, за ним — социальный, а за социальным — политический. Эта цепочка так или иначе будет разворачиваться во всех странах, разумеется, по-разному в зависимости от местных особенностей. Говорили о том, что никто не защищен, даже те, кто считает себя защищенным, — и ударит по всему миру. В общем, глубина понимания там была серьезная, и для меня, для понимания картины [кризиса] это было важным.
— А насчет места России в мире какая была дискуссия?
— Об этом говорили много — и один на один, и в ходе круглого стола. Я, естественно, как всегда, занимал агрессивную позицию. Говорил о том, что и мы, и наши партнеры допустили все возможные ошибки, какие только можно, причем с той стороны больше, чем с нашей, начиная с расширения НАТО на восток и заканчивая признанием Косова. О том, что заехали мы в такую точку, которая делает меня оптимистом, — просто потому, что дальше уже некуда. Следующая ошибка делает ситуацию необратимой — и добро пожаловать обратно в холодную войну. Как ни странно, позиция моя, как мне показалось, была большинством поддержана. Раскол мнений был четкий: либо полное согласие, либо полное неприятие (мол, сначала давайте примем Грузию в НАТО, а потом поговорим) — в соотношении 10 к 1. Спрашивали, что делать. Я высказывал свое мнение: развернуться должны не мы, а они. Первое, что надо сделать, — отменить прием Украины и Грузии в НАТО, а второе — прекратить развертывание третьего позиционного района ПРО в Чехии и Польше. Вот два направления, по которым им надо затормозиться, — самим подумать теперь, каким образом.
И, похоже, ситуация уже начала в эту сторону разворачиваться. Это, конечно, не моими героическими усилиями. Но по крайней мере в отношении Украины и Грузии появился какой-то позитив.
— Российское правительство привлекает вас к участию в антикризисных совещаниях?
— Нет. У меня нет каких-то таких особых великолепных идей по поводу вывода России из кризиса, о которых никто не догадывается, а я вот знаю. С другой стороны, таких идей сейчас ни у кого нет. Так что в качестве этакого эксперта я вряд ли сейчас пригоден. Понимаете, там нужны не столько мысли, сколько действия. Первое, что происходит во время любого кризиса (а я, к несчастью, это знаю слишком хорошо), — потеря управляемости, когда, например, Министерство сельского хозяйства делает то, что наносит вред промышленности, а Министерство промышленности делает что-то вредное для торговли, а торговля не знает, как будет развиваться банковская система, которая, в свою очередь, разрушает валютные резервы… В этом смысле выстраивание технологии антикризисного управления — вещь гораздо более важная, чем набор неожиданных мыслей.
— Недавно вы поучаствовали в ликвидации Союза правых сил и создании новой партии «Правое дело», которую возглавил лидер «Деловой России», предприниматель Борис Титов. Идеологических разногласий с новыми правыми у вас сейчас не возникало? Ведь и он лично, и его коллеги много лет критикуют политику министра финансов Алексея Кудрина, которую вы, напротив, всегда защищаете.
— Главное, что сегодня удерживает Россию на плаву, — это макроэкономическая политика последних восьми лет. Главное достижение правительства и Центробанка России в том, что они удержали макроэкономическую стабильность и создали резервы, за счет которых теперь и возможно держать ситуацию. Если кто не понимает, перед Россией в сентябре — октябре маячила одна-единственная проблема: массовые банковские банкротства. А что такое массовые банковские банкротства? Это коллапс банковской системы, при которой ты имеешь: полный коллапс расчетов на сотнях тысяч предприятий; массовую задержку заработной платы; 110 млн вкладчиков, которые не могут забрать свои деньги, и т. д., и т. п. Что делали бы вкладчики и работающие в этой ситуации в России в 2008 г., при должной доле воображения можно себе представить. Теперь о том, благодаря чему мы этой ситуации избежали. Благодаря валютным резервам, которые с сентября по октябрь 2008 г., как известно, хоть и сократились более чем на 0 млрд, но сохранились на более чем солидном уровне — около 0 млрд.
У правительства есть ошибки. Но если говорить о сути дискуссии между денежными властями и «Деловой Россией», то она именно в этом: вы финансируете американскую экономику [размещая средства стабфонда в госбумаги США] и не хотите давать деньги на развитие лесоперерабатывающей промышленности, химической промышленности, Мурманского региона и т. п. Ну, дали бы денег. Но что было бы тогда? Мы бы не смогли пройти сентябрь — октябрь 2008 г. Ведь вся макроэкономическая ситуация развернулась: до сентября — сдерживание притока капитала, с сентября — безудержный отток. Оттого и фондовый рынок так резко упал. В этой ситуации коллапс банковской системы был не за горами. И ясно, что только суть макроэкономической политики спасла Россию осенью 2008 г.
Конечно, любой бизнес, будь он российский или южнокорейский, хочет платить меньше налогов. В этом смысле Борис Титов честно — в хорошем смысле слова — лоббирует интересы бизнеса. Но если ты из бизнесменов переходишь в политики, неплохо было бы помнить об интересах еще и такого образования, как российское государство. А это тема, в которой интересы российского бюджета и российского бизнеса могут и не совпадать. А иногда даже оказываются прямо противоположными. Мне кажется, что Борису Титову — при всем моем уважении к тому, что он делал раньше, теперь придется в чем-то переосмыслить свои позиции.
Но это все-таки только часть конструкции «Правого дела». А если говорить в целом, то я был и остаюсь сторонником его создания. Правда, у меня есть товарищи по СПС, которые считают иначе. Я с уважением отношусь к их взглядам, понимаю логику их выбора и не готов их за это критиковать. Но, с другой стороны, есть совсем простой ответ по сути. В сегодняшней реальной российской политической системе должна быть правая партия или нет? Ответ напрашивается сам собой: конечно, лучше, чтобы она была.
Х Х Х
Но, собственно, крупный бизнес не единственный наш потенциальный партнер. Есть малый инновационный бизнес в регионах. Есть относительно небольшие западные нанотехнологические компании вроде того же «Иннолюма». Российские команды, наконец. Например, недавно познакомился с такими ребятами из Томска, которые сделали наночернила и нанопринтер, который пригоден для нанесения наноразмерных покрытий на гибкие дисплеи. Это следующее поколение экранов после жидкокристаллических и плазменных панелей. А есть, например, такая удивительная вещь, как [наночипы для банковских карт с интерактивной радиосвязью] RFID. Одним из разработчиков этого проекта является «Система», но есть и другие инвесторы, которые готовы вкладывать в это дело миллиарды рублей в год. С помощью RFID в ближайшие годы в мире должна произойти революция в розничной торговле! Представьте: вы приходите в магазин без кассы. Берете с полки продукты и выходите. Всё. Конечно, при этом у вас должна быть RFID-карта, с которой автоматически списываются деньги за взятый вами товар. Эта технология сокращает расходы розничных сетей на персонал, управление и логистику почти вдвое. Это радикально меняет культуру бизнеса: ведь даже контроль за сроком годности товаров на полках и доставкой их с завода в магазин происходит автоматически. Весь супермаркет управляется с компьютера. Сейчас, в 2008-2009 гг., в мире начинается переход на RFID в розничной торговле, Wal-Mart уже приступает.
— И в России это возможно?
— В России это возможно. У меня вот на днях был гендиректор одной из сетей супермаркетов, который прямо сказал: слушай, давай уже начинать RFID. Понятно, что это не просто сотни миллионов долларов экономии — это уже полная смена технологического уклада, начиная от производства RFID-карт и заканчивая переоборудованием магазинов. Так что нанотехнологии, как видно на этом примере, — это уже не мечты. Это уже самый настоящий бизнес.
В конце концов, что такое «Роснанотех»? Мы мостик между бизнесом и наукой, которые, как два берега одной реки, все никак не соединятся. У советской науки ведь было два крупных фундаментальных достижения — исследование космоса и ядерный проект. Но особенность советской науки заключалась в следующем: чтобы она чего-то смогла добиться, пришлось создать отдельную отрасль — оборонную промышленность. Собственно, даже не отдельную отрасль экономики, а целую страну. Страну, состоящую из закрытых городов, в которых люди ели другую колбасу, получали другие зарплаты, ездили на своих автомобилях и т. д. Руководство Советского Союза осознавало важность инноваций — но понимало и то, что в советской системе реализовать их невозможно. Потому что та система антиинновационна по своей природе. Можно докладывать на съезде партии о внедрении достижений научно-технического прогресса, только внедряться они от этого не будут. Поэтому вот тебе зарплата 500 руб. и отдельная квартира, а если не решишь задачу через месяц, то сядешь, как Королев. Понятно, что переносить ту систему в сегодняшний день бессмысленно. Но в то же время в ней было немало полезных вещей, включая тот же фундаментальный научный задел. Нам просто надо построить мост между наукой, которая способна генерировать проекты, и бизнесом, у которого есть деньги. «Роснанотех» сегодня с его мощной системой экспертизы, маркетинга, патентной защитой и т. п. — отличная мастерская для изготовления проектов. Это уже видно по тем пяти проектам, которые сегодня есть.
Есть мнение, что наша наука безнадежно отстала. Я не согласен. По моему, пусть и небольшому пока, опыту могу сказать: похоже, мы просто не умеем говорить с учеными на одном языке. Нужны инструменты и технологии, которые помогают ученым перевести их идеи на язык бизнеса.
Источник: www.vedomosti.ru
|
